Может, и так, конечно… Во всяком случае, это не удивило ее.

— И ты тоже никак не комментировал случившееся?

— Я не мог, раз она отнеслась к этому так спокойно. Меня охватило чувство облегчения, когда я понял, что она тоже видела. Значит, я не вообразил все это. Не тогда, во всяком случае. Однако теперь…

Внезапно Лессинг замолчал. До этого момента он был слишком поглощен воссозданием ускользающего воспоминания и не мог объективно оценивать то, что вспомнил. Теперь же невероятная реальность рассказанного им только что внезапно обрушилась на него, и он посмотрел на Дейка с ужасом в глазах. Можно ли объяснить все эти фантастические грезы иначе как чистым безумием? Ничего столь невероятного просто не могло произойти на протяжении тех потерянных месяцев, которые его сознание зафиксировало так отчетливо. Ну, допустим, он все забыл, что само по себе неправдоподобно. А как быть с тем, что именно он забыл, как быть с невероятной теорией, которую он был готов изложить Дейку и которая, если уж на то пошло, предполагала чистое чудо?

— Продолжай, — сказал Дейк. — Однако теперь… что?

Лессинг сделал глубокий, прерывистый вдох.

— Однако теперь… Я думаю… Теперь мне кажется, я уже тогда отбрасывал идею о том, что это галлюцинация.

Он снова замолчал, бессильный рассуждать о столь невозможных вещах. Дейк мягко побудил его двигаться дальше.

— Продолжай, Лессинг. Ты должен продолжать, пока мы не нащупаем то, от чего можно отталкиваться. Должно быть объяснение. Копай дальше. Почему ты решил, что это не галлюцинации?

— Потому что… полагаю, это казалось слишком легким объяснением, — решительно заявил Лессинг. Это было нелепо — твердо отвергать возможность безумия, но он снова пошарил у себя в сознании и вынырнул оттуда с ответом, в котором все же была кое-какая логика. — Почему-то идея безумия казалась мне неправильной. Насколько помнится, я думал, что у всех событий имелась какая-то причина. Кларисса не знала ее, но я начал догадываться.

— Причина? Какая?

Лессинг снова сосредоточенно нахмурился. Вопреки его желанию, очарование того, что все еще оставалось неизвестным, снова и снова обретало могущество. Пришлось брести сквозь провалы в памяти в поисках ответа, который он получил когда-то, годы назад, но потом снова упустил.

— Это было так естественно… для нее, что она попросту… ну, не придала случившемуся значения. Маленькое неудобство, не больше, к которому можно отнестись философски. Тебе суждено промокнуть, оказавшись под дождем, и если укрытие, где ты хотел спрятаться, чудесным образом исчезает… это всего лишь подчеркивает тот факт, что тебе суждено промокнуть. Суждено, понимаете?

Он помолчал, не зная, куда заведут его эти рассуждения. Однако память, роясь среди обломков, подтверждала, что эта фраза имеет глубокое значение, смысл которого он по-настоящему осознал только сейчас. До откровения оставался всего один шаг.

— Она и впрямь промокла, — медленно продолжал он. — Я сейчас вспомнил. Возвращалась домой, промокнув насквозь, и замерзла по дороге, и несколько дней у нее был сильный жар…

Сознание быстро заскользило вдоль цепочки мыслей, делая невероятные выводы. Получается, жизнью Клариссы правило нечто столь могущественное, что оно могло даже попирать законы природы, лишь бы не дать ей свернуть с уготованного пути? Оно выхватило Клариссу и перенесло сквозь крошечную брешь во времени и пространстве, чтобы авария на улице никак не затронула ее? Однако ей было суждено промокнуть и заболеть, поэтому… пусть беседка исчезнет. Будто ее никогда не существовало. Пусть беседка исчезнет так естественно, как падает с неба дождь, лишь бы Кларисса потом металась в жару…

Лессинг снова закрыл глаза и с силой прижал к ним ладони. Хотел ли он вспоминать дальше? В какую трясину невозможного заведет его память? Исчезающие беседки, исчезающие девушки и… и… вмешательство… извне? Он лишь на мгновение позволил этой ужасной мысли завладеть собой, но тут же затолкал ее подальше. Мерцавшее глубоко во мраке открытие по-прежнему притягивало его, но теперь он двигался медленно, не понимая, действительно ли хочет нырнуть по-настоящему глубоко и разобраться во всем.

Голос Дейка ворвался в его мысли:

— У нее был жар? Продолжай. Что случилось дальше?

— Я не видел ее пару недель. И… все начало выцветать…

Только благодаря ее присутствию это странное волшебство делало ярче все цвета и четче все очертания, превращало каждый звук в музыку — когда они были вместе. И едва все стало блекнуть, как его охватило страстное желание вернуть прошлое. Оглядываясь назад, он вспомнил, каким непереносимо тусклым был тот отрезок времени. Именно тогда, скорее всего, он впервые начал осознавать, что влюблен.

И Кларисса в те дни открыла для себя то же самое. Да, он вспомнил, как сияли огромные черные глаза, когда он впервые снова пришел к ней. Сияли так ослепительно, что в них почти невозможно было смотреть, словно там переплелись лучи ярких звезд, и хотя в ее глазах полыхало темное пламя, оно было ослепительнее любого света.

В эту первую встречу после болезни они виделись наедине. Где была тетя? Не там, во всяком случае. В странной комнате без окон — никого, кроме них двоих. Без окон? Он с любопытством вглядывался в прошлое. Правда, там не было окон. Зато было множество зеркал. И пушистые темные ковры. Общее впечатление о той комнате осталось таким: он ходит по мягким коврам, стоит тишина, повсюду мерцают отражения.

Он сидел рядом с Клариссой, держа ее за руку. Они негромко разговаривали. Он помнил ее трепещущую улыбку и глаза, такие яркие, что это почти пугало. В тот день они были очень счастливы. Даже сейчас он на мгновение вспыхнул от радости, вспоминая, как счастливы они были. Воспоминание о том, что все это принесло одну лишь печаль, пока не тревожило его.

Удивительная ясность восприятия постепенно возвращалась к нему, пока они сидели и разговаривали; в мире снова воцарилась гармония. Комната была центром вселенной, совершенной, прекрасной и упорядоченной, небесные сферы пели, вращаясь вокруг них.

«Я был ближе к Клариссе, — подумал он, — чем когда бы то ни было потом. Это был ее мир, прекрасный, спокойный и очень яркий. Я почти слышал музыку механизмов, певших, пока они безупречно выполняли свою работу. Для нее жизнь всегда была такой. Нет, я никогда больше не подходил к ней настолько близко».

Механизмы… почему вдруг всплыл этот образ?

С этой комнатой только одно было не в порядке. Лессинга не покидало ощущение, будто за ним следят, знают, что он думает и делает. Скорее всего, из-за зеркал. Тем не менее он постоянно испытывал неловкость. Он спросил Клариссу, зачем зеркал так много. Та рассмеялась:

— Чтобы лучше видеть